ВЕЛИКИЙ ГЕНРИХ (1928-1999)
Сборник памяти Генриха Вениаминовича Сапгира

дыр бул щыл

еще бы

а еще был Сапгир
Холин   

     Скажу сразу: для меня Сапгир - Сапгир 1959 года, т.е. "Радиобреда", "Обезьяны", "Икара" и всей подборки № 1 "Синтаксиса". Сапгир максимальный и, как никто тогда, доказательный. Время было такое - такого потом уже не было. И Сапгир был герой именно этого времени. В поэзии. Точнее - в стихе. Что и было важно.
     И не думаю, что дело только в моей тогда юности. Просто самый резкий рывок времени - и рывок на плюс, а не на минус - смерть Сталина. Дело Берия и реабилитация врачей - "убийц в белых халатах" - практически произошло все сразу, тут же. Готовил ли Берия либеральный путч - сомневаюсь почему-то, но я сейчас не о том даже, что было на самом деле, а о том, как все выглядело. До чего выразительно. И того, что было на виду, более чем хватило, чтоб до нас - 53 года выпуска - сразу все дошло. В основном. По крайней мере, как нам казалось.
     Дело еще и в том, что публика ведь мы были политизированная до упора - после которого переворот-то и вышел... "Русский вопрос","Встреча на Эльбе", "Голос Америки", "Заговор обреченных", "Миссурийский вальс", "Джон - солдат мира", "Поджигатели", "Заговорщики", "Серебристая пыль", "Лучи жизни" - и кто вспомнит еще, какая халтура-макулатура из жизни поджигателей войны гляделась и заглатывалась тогда тоннами. Из-за каких-нибудь буги-вуги, вставлявшихся исправно в кино и постановки - как бы невзначай. Общей полузапрещенной "западности". И из-за убогих, шаблонных, тупых , но именно по шаблону круто заверченных сюжетов со стилягами - гангстерами с Уолл-стрита, мастерами жутких заговоров-переворотов с захватами власти и возмутительным сажанием почем зря отдельных положительных героев в совершенно кошмарные застенки ФБР. С тотальным полицейским произволом и издевательством. И с угрозой Миру.
     И вся эта на протухшей советской совести жаренная стряпня тик-в-тик вдруг пришлась на советскую действительность. Хронику. Только наоборот. Почта Лидии Тимашук... Вот хохоту было... Думаю, никакой 1956-й, 1986-й такого предельного эффекта нести уже не мог. Просто потому, что главный эффект, самый секрет-фокус наружу вылез вот тогда: пришлось-таки показать его публике. Хватило эффекта надолго, навсегда. Смысла эффекта. Но само чувство резчайшего скачка, переворот-перепад времени и назовут потом шестидесятничеством. По крайней мере, в искусстве.
Не отмеченное таким четким ощущением, не новое было неинтересно. Интересно новое, иное, свободное от делишек режима с его Криминалистической Партией.
И понятно, что подобное новое старо как мир: входя в мир, его требует не то что каждое новое поколение - требует каждая особь. Я только не знаю, когда такое требование было настоятельнее и основательнее - не в 17-м же году, в самом деле...
     Откуда-то явилась общая - относительно общая, конечно - уверенность в реальности или неизбежности вот такого самого нового-иного искусства, новой живописи, новой поэзии - настоящей - они есть где-то, были когда-то, еще чуть-чуть - и это будет и у нас, здесь и сейчас... Возможно, это именно состояние и называет И. Кабаков в своих мемуарах "огромным шизофреническим сообщением" 60-х. Не стоит спорить о терминах - отметим только, что, приняв этот, придется тогда назвать одним из самых таких заметных сообщений самого художника Кабакова - и из самых заметных и, очевидно, из наиболее шизофренических...
     Случай юродства не совсем безобидного. Если это и шизофрения, то излечивающая паранойю, как когда-то малярией, говорят, лечили сифилис.
И, выходит, в нашем случае не столько все же патология, сколько вылечивание: советская паранойя - коллективный психоз с очевидным тотально летальным исходом. Хотя сомневаюсь и насчет шизофрении (т.е. я уже не о Кабакове - оставим самому Кабакову удовольствие диагностировать самочувствие Кабакова, а самого Кабакова оставим в покое и славе его). Смотрю на с о о б щ е н и я Рабина, Булатова, Васильева, Инфантэ, Немухина, Потаповой, Мастерковой, и далеко не их одних - и не вижу шизофрении. Правда, я не спец по психопатологии. Я кто - болельщик-смотрельщик, зритель; смотрю и вижу искусство, которого явно не
было при сталинском режиме и явно не было б ы. С о о б щ е н и е пришло-таки,
другой разговор - как оно воспринято. Но про это авось еще потолкуем. Не здесь.
     И сейчас уже, наверно, необязательно соотносить это сообщение с бывшим советским фоном. Сейчас оно смотрится-читается уже само по себе, какое оно есть.
В общем, по его достоинству. Что не значит еще, что его происхождение, природа и отношения с этим фоном не продолжают сказываться именно на этом его достоинстве - они просто ушли вглубь. Но не так было, когда советский фон был, вот он. Тогда первая задача была: отлепиться, отличиться от фона как можно резче. Задача и критерий. Чтоб только было не как раньше, не той, иной природы. Живопись - значит, абстрактная живопись. Поэзия - так совсем не такая, сам стих не такой, не то, что только что считалось за стих. Совсем иное что-то и новое. А стих не придумаешь. Стих как тот самый хвост - он или есть, или нету.
И такой н е т а к о й стих - вот он: он был, оказывается, у Цветаевой; тогда подспудно сильно ощущался у Мандельштама, по-иному у Глазкова и явственно - у Мартынова. И сейчас думаю, что если в наши дни Мартынов как бы подзабыт - тем хуже не для Мартынова... Отлично прослушивался в Слуцком того времени, вроде бы прорезался у Вознесенского.
     И придется сделать еще одно отступление.
     Какое-то время для нас - для меня, например, - более или менее жива была идея испорченной революции - вяло; считалась живой, хоть испускала дух на глазах.
     И трех Нобелевских мало писателю, который лучше всех чуть вправил миру мозги - ясней показал (и не только нам), что революция-то и была самая порча, и ничем иным быть и не могла. Но все-таки это была не трепанация - некоторый подзатыльник: мозги, в общем, и сами готовились стать на место. Дедушка Ленин никак не импонировал уже на слух, по закоренелой срифмованности с дяденькой Сталиным. Про расстрелы заложников тогда не знали, а вот, скажем, явственно холуистый моментами привкус у творчества и явно холуйское местами положение самого автора не смущать не могли даже в любимом Маяковском (как, кстати, раньше чувствовалась все-таки смехотворность и агиток про поджигателей войны, и, конечно, всей массированной и неимоверной сталинской-сталинистской холуевины, исподволь все - таки готовившая и ко всем сюрпризам после кончины вождя). Соображать начинали вот так: на вкус, на ощупь. Но начинали; кстати, я и сейчас не уверен, что начинать на вкус-на запах-на ощупь - худший путь, по крайней мере, в искусстве.
     Так или иначе, какое-то время революционность искусства и революционное искусство различались плохо; основное же был заряд, когдатошний отпечаток подобного же, как сперва казалось, почти такого же самого революционного скачка времени, безусловной и необходимой новизны, куда-то де потом подевавшийся. Затертый, выдохшийся отпечаток. А то и репрессированный.
И тогда как раз реабилитируемый... Что Вавилов, что Тухачевский...
     В ловушки эти влип не только Вознесенский с Аксеновым - комсомольский авангард "Юности", а и тот же Слуцкий, да хоть и весь Театр на Таганке... Потом выбирались долго, не без скрипа, кто как, и как-то все с осложнениями - из одного да в другое... Во всяком случае, и до

Уберите Ленина с денег -
Он для сердца и для знамен!
Самоваром ли Тульским
Или Ту сто четыре

уже вызывало кислый привкус, хоть и отличалось вроде бы той самой броскостью изо всей возможной мочи:

Долой Рафаэля,
Да здравствует Рубенс -

как же, как же...
А вот

Лежа стонет
Никого нет
Лишь на стенке черный рупор
В нем гремит народный хор
Дотянулся
Дернул шнур
Штепсель тут
Розетка там
Не верит своим ушам
Скрежет
Шум
Лязг металла
Радио забормотало

Последние
Известия
Экстренное
Сообщение
На месте преступления
Большинством
Голосов
Градусов
Мороза
Угроза
Атомного нападения
Эпидемия
Война
Норма
Перевыполнена

Снова хор
На фоне хора
Соло
Авиамотора
Рев
Реактивной авиации
Взрыв
Овации

Больной
Глядит остекленело
Рука
Судорожно сжала одеяло
Из дверей издалека
Показался некто
- Доктор
Надо у меня проверить гайки
Диктор:
Лунная соната
Исполняется на балалайке -

вот это и была та самая необходимая революция - без всяких кавычек. И без особых пристрастий к этому слову: революция. Тем не менее. И что значит"была"?
     Конструкции типа "...но тогда нам всем казалось" - всегда с оттенком прискорбия. Что казалось - показалось. А что было - это осталось. Вот оно - оно и было, и есть: можно взять, попробовать; распробовать на глаз, на слух, на язык.
     Еще отступление.
Вообще любимейший мой поэт - Окуджава. Думаю, что и величайший - в звуке, когда поет сам. У него тогда слово оживает, как ни у кого, - просто слово, как оно есть, без дополнительных средств, не считая самого пения. Поэзия и есть - просто оживающее слово. Любая объясняемая сложность в искусстве - либо зря, либо маска не поддающейся объяснению простоты. Разница между Окуджавой и всеми остальными, включая, конечно же, и автора этих строк, - вроде разницы между диктором Осокиным и, скажем, комментатором Киселевым. Никакой самой невероятной оснащенности и изощренности комментатор по определению не угонится за просто диктором, у которого Дар Божий нести все возможные комментарии и интерпретации в простом на вид произнесении текста.
Так природа захотела. И на том и стоит, кстати, искусство испокон веку...
     Больше того: не думаю, чтоб по общему счету ближайшие соседи - поэты Холин и Сатуновский - уступали бы поэту Сапгиру - в общем и целом. А что касается Холина, Холин вроде бы и по стиху с Сапгиром шел ноздря в ноздрю - отталкивание от традиционности в холинских стихах ощутимо не меньше, но оно с иным смыслом. У Холина: а шли бы вы все... Я вот не поэт. Я - Холин, а стихи, если захочу, напишу не как ваши поэты, а лучше всех ваших поэтов - как простой человек... И рифмы вот у меня вот такие, простые: просто похожие слова. А то еще проще: слова одни и те же - повтор. Проще некуда - и кому как, а мне хватает...
Тогда это называлось примитивизмом. Называл, конечно, не Холин. Сильно позже обернулось концептуализмом, когда этим словом стали называть работу c ситуацией автор/читатель. Во всяком случае, Пригов если и имел что добавить к Холину лет через двадцать, то на самом деле мало. Крайне мало...
     Не так у Сапгира. При том, что сами по себе тексты около 60-го года у них с Холиным иной раз почти совпадали (да они и писали, глядя, можно сказать, друг на дружку): те же диссонансные рифмы у Сапгира звучат не просто похожими якобы словами, не с медвежьей ловкостью (медведь - зверь очень ловкий), а безо всякого лукавства звучат точно нацеленным, четко исполненным ударом, нужным разнотыком. Диссонансные, разноударные, разнесенные по строке как надо.
     Откровенно артистичный, очень стиховой по-своему стих, возможно более остро полемичный по отношению к стиху традиционному. И дело именно в этом.      Опять-таки, конечно, можно сказать, что будет е щ е и н е т о. И именно в смысле отдаленности от традиционности. Куда. Следуя Сатуновскому, Ахметьев практически сумеет, возвести в принцип стихи без стиха. Уже совершенно без стиха. Ры Никонова вообще станет писать стихи воздухом, и здорово же у нее будет это иногда получаться. Не говоря о Левушке Рубинштейне, по-тихому, локотками - своими, дружескими - успешно расчистившем местечко для не так уж малого предприятия - целого своего этакого варьете. Однако, правда, с небезынтересной программой... И, конечно, это не все.
     И все-таки. Все-таки не только эти явные успехи, но, рискну сказать, и любые будущие - все такое вот, что е щ е и н е т о - все это у ж е н е т о. А "Радиобред" - та самая классика, которая тем больше на все времена, чем точней она остается в своем времени, попадает в момент. Но для нас - для всех остальных - тот момент прошел, что сделаешь. Она же, оставшись там, тем самым остается и с нами...
     И дело же не в какой-то задаче просто максимально отойти от традиции как можно дальше по некой буквальной шкале расстояний.
     Во-первых, надеюсь, никто не заподозрит автора этого текста в тотальной сектантской наивности: покончить наконец с традиционностью, откреститься от нее уже начисто, раз и навсегда - и никаких проблем. И запировать на свободе... Конечно, все куда сложней; об этом я писал не раз и не хочу сейчас повторяться.
     А в-главных, не тем взял Сапгир, что дальше всех ушел, а тем, что сильней всех такой уход-отход в ы р а з и л. Момент такого отхода. Импульс о т т а л к и в а н и я. Для которого и нужна ближняя дистанция. Пхнуть, как надо, - действие однократное. Вспышка, удар; сам звук разрыва, прерывания контакта. Безусловно конструктивного разрыва - в этом-то и неповторимость, уникальность момента.
     По-моему, где-то здесь и сидит секрет эффекта Сапгира - почему Сапгир был самое то. Сапгир тогда был геометрическим местом точек всех таких слов и понятий. Авангардизм, модернизм, экспрессионизм, сюрреализм - с разбегу, кажется, и ф о р м а л и з м - и что там еще звучало в полном обалдении - такое, что в печати считалось страшными ярлыками, которых, однако, в том же Лианозове уже никто не страшился, как страшился бы еще лет за семь до того.
     А звучало как раз именами вот того самого настоящего искусства, от которого отлучили на 40 (тогда) лет, которое было когда-то, есть где-то и вот является, наконец, и здесь. Где мы. Между нами... Неминуемого и необходимого.
     Насущного, потому что самого-самого н е т а к о г о. Собственно, такой максимум перепада фактур, предел акцентированности и было то, ради чего из кожи лез тот же Вознесенский, что было очень, очень в Вознесенском заметно. В глаза бросалось и в уши, могло местами и нравиться, но по сравнению хотя бы с

Раскланялся артист
На площади поставлен бюст
Автопортрет
Автофургон
Телефон-автомат

вознесенские самые высокие ноты звучали, как будто щекочут Вознесенского, Вознесенский и взвизгивает.
     Были поэты и кроме Сапгира, были и не хуже Сапгира по другим параметрам, но на тогдашний первый вопрос: "А кто сейчас Маяковский?" (в смысле новизны-актуальности) - ответ остается: "Маяковский тогда был Сапгир..."
     Не в"шизофрении" дело, а в громадном задержанном напряжении, разности потенциалов. В популярной тогда сказке Родари про страну лжецов, где собаки должны были мяукать, а кошки лаять и где все обрушилось, когда котенок сказал "мяу".
     Хорош котенок - Берия Лаврентий Павлович; но, рухнув, все зацепилось за что-то, задержалось и зависло на глазах у всех над головой всех. На неизвестное время. И лжецы - жильцы под такой стрелой в таком беспокойстве стояли лет десять, пока пошло какое-то привыкание, осознавание, начатки рассуждений и действий.
     И не было, наверно, тогда чувства сильней и правомерней, чем инстинкт отторжения катастрофичной лжи и потуг оболгать самое катастрофу, замазать весь ее напряг. Тогда как этим-то напрягом и жива, думаю, поэзия Сапгира около 60-го года. Как никакая другая. Не программно, а органически, самой природой стиха.
     Знаменит же Сапгир стал раньше, за год за два до моего (благодаря А. Гинзбургу, 1959) знакомства с его стихами и с ним. Из-за своей "Бабьей деревни". Была даже книжка, первая, 1958, кажется, года книжка Слуцкого, подаренная Сапгиру с надписью: "Автору "Деревни без мужиков" от автора "Старух без стариков"". Деревня эта мне попадалась раньше, но не вызвала такого интереса и, прямо сказать, зависти, как с год спустя тот же "Радиобред" и весь самиздатский сапгировский сборник 60-го года "Голоса". Хотя сами стихи "Голоса", откуда название, нравились меньше - как и "Деревня" они сделаны на повторе. "Деревня" - повтор вариативный, "Голоса" - простой:

Вон там убили человека
Вон там убили человека
Вон там убили человека
Вон там убили человека

Пойдем посмотрим на него
Пойдем посмотрим на него
Пойдем посмотрим на него
Пойдем посмотрим на него

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Он не мертвец он пьян мертвецки
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И кончается так же:

Что он кричит или молчит?

     Вообще-то повторы всегда применялись, но тут повтор уж очень твердый, решительный, четырехкратный, просторный и программный: вы имеете дело именно с тем автором, который знает, как пишутся современные стихи... Так оно, конечно, в общем и было - как только что имели случай убедиться и мы с вами. Верней, так оно, конечно, и будет где-то через год. А пока можно сказать, что оправдывается на этот раз решительность все же не во всем. Повторяются не слова, а фразы.
С одной стороны, фраза демонстрирует себя так настоятельно, как в русском стихе вроде бы еще и не бывало. Действительно. С другой стороны, тем самым фраза попадает под большую-большую лупу, и нет уверенности, что сама по себе она такое внимание выдерживает: она здесь - функция от намерения написать вот так такой вот текст, стих, она - с разгона и для разгона стиха, ритма. И тут дело вот в чем, может быть, самом существенном.
     Думаю, термин "конкретизм", который через 15 лет применит к поэзии Холина и Сапгира Л. Уйвари, применит она очень метко, хоть и придуман термин для других случаев и даже в других языках. Он удачно выражает как раз то самое отличие, отталкивание от прежней поэтической традиции как программу. Желание писать конкретней, фактичней. Реальней - и это не совсем то же, что реалистичней, - вспомним обэриутов: стих такой, что кинуть им в окно - и стекло разобьется... С а м о разобьется от т а к о г о стиха - но не от того, чтоб при этом помогать стеклу разбиваться какими-то еще средствами типа кирпича.
     Это школа, которая вообще как бы подозревает прежние художественные средства в необязательности, даже видит в них помеху выявиться тому же слову в его реальной простоте и естественной выразительности. Под сомнение попадает и само-то слово художественный. Я просто знаю художников - и замечательных художников, - у которых оно в ход идет, только когда им что-то не нравится...
     Повтор - дело предельно тупое только на вид, нарочно. Для смеху, чтоб дурак так и подумал. Легче, естественней всего повтор возникает как бы сам, автоматом. Полуосознанно - и при такой автоматичности речи включаться могут очень глубокие механизмы ее природы, работая на отбор, на обработку-обкатку, на усвоение-отторжение. И конечно, куда естественней повторяться слову или устоявшемуся сращению слов, чем специально составленному и намеренно предлагаемому тексту-фразе:

земной шар
земной шар -

и так десятки раз.
Это, пожалуй, ближе к Хармсу; и в этом случае топорный на вид Холин куда тоньше искушенного и оснащенного Сапгира. Тут конкретизм Холина - конкретный факт в пику искусственной "художественности" - факт речи, речевой навык. То, что называется ready made. Г о т о в о е. Почти цитата. Сам навык может и не нравиться - если слово, скажем, похабное (хотя отнюдь не обязательно), - но тем более понятно, что это факт. Привычка куда уж общеизвестнее. Можно сказать, что это-то и плохо - но это будет уже другой разговор.
     Тогда как конкретизм Сапгира - в случае "Голосов" - прежде всего именно программа. Прежде факта. Мы же видели, каким бесспорным фактом может быть сапгировская строка. Отчетливейшим. Блистательной, как ни у кого реализацией конкретистских интенций - не то что окно вдребезги - весь дом дрожит. Хотя вроде бы никто не старается - действительно стих такой. Сам с т и х. Стихия...
     С "Голосами", да и с "Деревней", не совсем так. При том, что эти фразы-четырехстрочия отнюдь не какие-то нейтральные, автоматичные. Как раз наоборот - они активные, акцентируемые по идее, по явно поставленной задаче. Но акцентированности, увесистости приходится тут добавлять голосом, в том числе буквально, при чтении на публике. И такая экспрессивность уже может называться и нажимом - это уже специально художественное усилие. Именно так, только художественные средства попроще. Но они в принципе те же, такие же, из того же, как выражаются искусствоведы, арсенала. Той же природы. Не иной, не то непривычное, что художественным назовут уже потом, а сейчас оно ощутимо именно как отказ от художественного, нет, а достаточно в общем знакомое, только с обратным знаком. И чаще с броской темной окраской: опять же как проще... Поближе. Жгуче-черный Сапгир тем, что поближе, пренебрегать склонен бывал не всегда - усвоил прямо-таки устрашающую, дьявольски артистичную манеру читать, почти выпевая: - В блевооооотине валяааааается!..
"Ты гений, Сапгир. Ты гений зла!" - помню, отрецензировал сапгировское чтение один ехидный знакомый, и сам стихи писавший неплохо. Но похуже Сапгира.
(Возможно, в ответ еще и на слово "добрый" - оно действительно служило одно время Холину с Сапгиром за сигнал "не свой". Но тот же Рабин, скажем, этого слова не пугался, и оно испарилось.) Тешило это зло Сапгира не очень долго. Сапгир 60-го поумней был группы ЕПС 90. Такого дьявольского ничего в нем не было - не больше, думаю, чем в том же Холине - а сидела одна идея. Назовем ее идеей объективной поэзии. Не очень ловко, но как будто не непонятно: как можно меньше авторского Я. Поменьше от первого лица.
     Верней, так: дать слово самой речи. Речевой стихии как она есть, напрямик - скажем, так: насколько это возможно. Но если мы сегодня так и скажем, то нет уверенности, что на такую оговорку обратил бы внимание Сапгир 50-х. Был он, я думаю, несколько одержим собственной одаренностью, и поэтому был соблазн это самое лирическое Я тоже свалить, списать на советскую власть и советскую поэзию...
     Тут сразу начинаются вопросы тонкие, трудноформулируемые и на самом деле чисто практические. На момент нашего знакомства Сапгир твердо ставил себе маяком Хлебникова и Заболоцкого "Столбцов" - и именно за отсутствие - так выходило по его разговорам - у них лирической ереси.
     Но Хлебников в этих делах никому не пример, если только не рвется кто-то в урус дервиши. Сапгир вроде бы не рвался. Отнюдь. Восхищаться стихами - одно, пытаться освоить механизмы гениальности Хлебникова - другое. Да Сапгир пытался не так и освоить, как сконструировать позицию. Выходила, в общем, скорей декларация. А о Заболоцком что же говорить. Ранний Заболоцкий рядом с поздним - очевидная драма, - при том, что поздний Заболоцкий все-таки не сводим к одной тюремной перековке - верней, тем более, что не сводим...
     В том и драма - расплата за скромность. За отсутствие (почти отсутствие) авторской фигуры в начале под конец фигура прямо-таки воцаряется - только уже не с лирикой, а просто с дидактикой... И самое, может быть, главное - полная очищенность от такой зловредной лирики в "Столбцах" не гарантируется.

И уходим навсегда,
Увидавши, как в трубе
Легкий ток из чаши А
Тихо льется в чашу Б

Как это назвать?
Тем более

Разум, бедный мой воитель,
Ты заснул бы до утра... -

а это что такое, по-вашему? Да еще в центральном стихотворении сборника... Вдруг такое отступление от совершенно в принципе отвязной, как теперь скажут, манеры; свежей, острой и необыкновенно продуктивной обэриутской специальной манеры, которая и определяет лицо всех "Столбцов"... Да, но отступление такое, что одна эта пара строк перевертывает, меняет всю ориентировку - здесь прямо говорится, что отступление скорей уж все остальное... И говорится так доказательно лирически, как только бывает...
     Во всяком случае, эта точка лирики поэтически равноправна со всеми остальными, от которых вдруг приглашают тут отдохнуть, со всеми гамадрилами и британцами, каким их ни зови термином...
     Просто не так все просто с этой "лирикой"... Действительно, манера нести свой пуп, всемерно о нем распространяясь, связывалась тогда с советскими охвостьями, с теми же Евтушенко-Вознесенским, а от них таки поташнивало.
     Но делать из этого лозунг "долой лирику" - это опять путь как попроще, покороче. И подешевле. Возможно, действовал и пример Холина, как бы на глазах составлявшего свои тексты из самого грубо наличного материала, вообще заново, знать не зная ни о каких там предшественниках, тем более лириках - человек самоучка, самородок, что вы хотите. (На самом деле это далеко не так, не так даже и по заявлениям самого Холина. Но разговор не о заявлениях, а о заразительности самой фактуры холинского стиха.) Однако в отношении литературности Сапгир как автор в чем-то прямо обратен Холину. По натуре.
     Сапгир автор все-таки именно сугубо литературный. В чем его и сила. Хотя и не всегда. Холин как бы делает вид, что его стихи - функция. А ценен только-де предмет, голое сообщение. Что опять-таки на самом деле чистой воды липа, осознанная ли, нет, и насколько - но эффективнейшая мера для отсева дураков...      А вот Сапгир и не отрицает, что ценит общение - думает, как сообщение подать, каким голосом, а никому еще, кажется, не удавалось отделить голос от человека... И название "Голоса" было пророческое в том смысле, что пророчило автору немало сложностей. Впрочем, и успехов. Сколько бы ни было голосов, они идут через один голос - авторский. А он-то и есть л и р и к а.
     И если забрал-таки себе в голову Сапгир воевать с этой лирикой тотально, то, думаю, все-таки зря забрал. Конечно, что стихи 59-го года лучше стихов 57-го - это нормально и хорошо для автора. Если в "Деревне" автор не прочь поднажать на читателя, пугнуть, и это видишь, то через год-другой-третий намерение полностью поглощается реальным стиховым результатом. Какое мое читательское дело, что там автор хотел, если автор сделал то, что надо, что явно тут должно было быть сделано. Что на самом деле. Хотел так уже не автор, а русский стих, русская речь. Хотение с умением тут до конца совпали, славились. Как и стих с моментом эпохи, как авторский голос с общим речевым этой эпохи портретом, характером - и как много, наверно, чего еще, что сливается и соединяется, когда все получается. В том числе поэзия о б ъ е к т и в н а я и с у б ъ е к т и в н а я - та самая лирика.
     Но сам автор на этой точке максимального совпадения, точном попадании в лунку фиксироваться особо не склонен. Он правда предпочитает свои новые стихи - помню, что было именно так - но ценит, может быть, не так этот результат, как средства, которые привели к результату, и все тот же напор и новую техническую усовершенствованность и всяческое разнообразие, позволяющее, кстати, наконец отлепить ярлык неореализм,"барачный реализм", действительно здорово уже надоевший. Особая барачность, в сущности, Сапгиру ни к чему, как и какая-то особая якобы диавольщина, а всякую свою экспансию-экспрессию-агрессию и неуемность дарования Сапгир направляет на умножение, изыскивание и изобретение таких разнообразных средств и случаев подходов, случаев приема, метода, манеры - считая, что таким именно образом развивает свой успех. Самое же интересное - случаи живой речи, поэзии находиться могли уже попутно.
     Думаю, тут сыграла роль еще и детская поэзия, в которую Сапгира пригласили добрые - уж тут действительно "добрые" - прогрессивные редакторы, заодно с Холиным - да и со мной - за то, что мы играем со словом. А со словом играл и Чуковский, и игра со словом - специфика детской литературы в возможно более прогрессивном ее понимании. Применительно к Партии.
     Стихи я тогда писал еще достаточно напряженно, иной раз и сбиваясь с толку - непреднамеренно, - и сбиваться еще и специально по программе детской литературы и какой-то посторонней специфики значило бы для меня полный каюк. Примеров вокруг хватало, да частичный каюк уже и вышел, когда вышла-таки моя, увы, халтурная (а я, ей-богу, старался) детская книжка-ширма со спецификой. Я поглядел, убедился и предложил добровольно-прогрессивным редакторам напечатать как есть, просто те мои стихи, которые они и хвалили за игру со словом, но в которых не было никакой особой детской специфики - и вообще вроде бы не было ничего такого особенного - просто стихи про природу-погоду...
     Про свои дальнейшие приключения с этой спецификой и детской литературой я писал не раз, и нет смысла повторять тут эту печальную повесть. Вкратце, надули меня. Кинули. Как умеют это принудительно-добронамеренные, согласно ихней специфике. А вот с Холиным поначалу вроде бы складываться все стало удачно: казалось, со своими космически-механическими тогдашними придумками Холин явно попадает в специфику, вполне оставаясь тем же Холиным:

Электрический паяльник
Дал напильнику
Подзатыльник

А возможно, и напильник - паяльнику, но дело не в этом, а все в той же специфике, таинственной и неуловимой. Стихи пошли на анализ, и он показал: специфика налицо, но не та. Не тот ее характер. А тут еще, как на грех, и Никита Сергеевич разыгрался-разорался на формализьм... Что ты будешь делать...
     В итоге Холин тоже выпустил книжечки две или три - не очень холинские - и, в общем, в детской литературе не прижился.
     Не так с Сапгиром. Сапгир сразу явил способности сочинить что-нибудь вполне, заведомо подпадающее под специфику, ничего общего не имеющее с тем Сапгиром, которого знали, но при этом такое: вполне, можно считать, на уровне.

Что за ли
Что за мон
Нету в звуках смысла
Но едва скажу
Лимон
Сразу станет кисло
Ночью на небе один
Золотистый апельсин
Миновали две недели
Апельсина мы не ели
Но одна осталась только
Апельсиновая долька

А что? Нормально... Более или менее. И Сапгир пустился учиться версифицировать и отучаться от привычки злиться на добрых - с такими навыками в "Малыше" и "Детской литературе", понятно, жить было бы трудно, но при этом, к сожалению, исподволь отучаясь и от того доброго, что бывает в злости - хотя бы в смысле собственного нажитого добра - от добротной искренности бранной интонации, когда у брани резон, резонов же хватать продолжало... От хотя бы невольной пристальности к этой интонации, собственному голосу, то есть от той самой лирики, которая так здорово только что получилась, пусть даже и вопреки программе...
     Сапгир научился писать детскую поэзию по-всякому, много и хорошо. Детские стихи Сапгира, по-моему, все-таки не поставишь в ряд с поэзией хотя бы В. Берестова или Заходера, не говоря о Чуковском, Маршаке или Хармсе. Но на общем фоне этой самой детской специфики Сапгир - фигура довольно заметная, только не знаю, о чем это говорит больше - о Сапгире или о фоне. И с тем, что о Сапгире вообще все-таки лучше говорить не как о д е т с к о м п о э т е, с этим едва ли кто станет спорить. Сапгир сборника"Голоса" - совсем другой разговор...
     А в общем, после 59-го в поэзии шесть-семьдесят-лохматого года Сапгир не скажешь, что продвинулся, как перед тем к 59-му от 57-го. У поэзии Сапгира стали проявляться черты экстенсивности, и как дело житейское, жизнь своего требует, это уже как у всех - и согласно установке на"объективную" поэзию. Это уж специфика Сапгира, его добрая воля.
     Хотя, наверно, и черта натуры. Сапгира иногда любят сопоставлять с Бродским; пример: В.К.Лен. Для него Сапгир - ответ Москвы Питеру. И, наверно, в этом что-то есть. На мой взгляд, и Бродский, и Сапгир все-таки не всегда справлялись с собственной одаренностью. "Погубят тебя слишком широкие возможности", как говорил Айболит-Ефремов Бармалею-Быкову в знаменитом фильме. У нас тут никто не Бармалей и об погубят не может быть и речи, но об помешают в чем-то где-то - иной раз, незаметно - почему бы речи и не идти? По-моему, Бродскому таки случается впадать моментами в такое упоение стихосложением, которое уже приближает его и к Ахмадулиной. И явно опасно¹.
     А Сапгир без особых экстазов так, бывает, иногда увлекается своими возможностями-способностями просто множить манеры и сами случаи своих предположенных текстов, что конкретный поэтический результат этих экзерсисов уже отходит на второй план, и тогда привкус безразличия не ощутиться не может.
     Где-где, когда-когда, чем-чем, а в "Голосах" 60-х ничем подобным близко не пахло. Конечно, те же незаурядные способности-возможности свое берут снова и снова, снова и снова Сапгир попадает на какую-то свою точку - и действительно уже иную, - снова и снова Сапгир чем-то радует. И, на мой взгляд-вкус, особенно все же радует там, где проскакивает-таки эта самая лирика - вопреки всему. А, может, благодаря чему-то, уж и не знаю; но так или иначе, а, скажем, божественного про волков ведь как ни много нами написано, а один сапгировский мгновенный мой друг бог, на мой взгляд, говорит много больше... А взять хоть:

Когда я проезжал
И видя корпуса

Забыл упомянуть
Что там теперь Мокса

Другая жизнь
Другие трубеса

Это про Лианозово...
А вот ЖРИЦА КУЛЬТА - целиком, как и РАДИОБРЕД:

Дремлют дачники московские
Кира я и Брусиловские
Парни с лыжами прошли
По вагонам путешествуя
Вдруг вошла танцуя шествуя
Из совсем другой игры
Будет Авель помнить Каина
Вы
Забыли про хозяина
Сталин мой отец и брат
У старухи голос мхатовский
Книппер-чеховский
Ахматовский
И замасленный бушлат
И кривясь улыбкой странною
Держит пальму ресторанную
Будто зонтик или флаг
Приближаются кошачие
Рыже-серые незрячие

Будешь помнить
Или как?
Усмехнулась понимающе
Посоветуйте
Товарищи
В общем можете идти

На часы гляжу растерянно
Как плывет в другую дверь она
Время
Ровно без пяти
Рядом девушки хихикают
Огоньки в окошке прыгают
Наше дело сторона
Но было она
Вошедшая
Пьяная и сумасшедшая
Величава и страшна

Уж тут в голову не придет никакое безразличие... И чем-то эти стихи, все их состояние явно рифмуются со знаменитым "Обезьяном" из тех же "Голосов" и со всеми "Голосами" - они, по сути, все на ту же тему и обо всем, что за темой...
     Я отнюдь не за непременную политическую актуальность поэзии. Просто, смотрю, тут случай, когда через эту самую политическую актуальность поэзия возвращается к собственной природе, собственной, поэтической актуальности... От которой временами было несколько отвлекалась - отвлекалась, увлекаясь, - чем? Ну конечно же, самой актуальной актуальностью - увлекаясь п о с т м о д е р н и з м о м... Ах ты, чтоб тебя...
     Некогда, во времена первого основополагающего съезда советских писателей А.М. Горький свистнул хлесткой фразой: "Партия..." или "Советская власть" сделала то-то и то-то, "отняв у писателей право писать плохо". В переводе примерно так: кончай бузу, братишки, имейте революционную совесть - на всякую бузу и халтуру пролетарского происхождения денег больше не даем.
     Лет через 40 Наталья Ильина фразу кардинально улучшила, написав о борьбе за право писать плохо. Нет сейчас на нас Натальи Ильиной - она бы нашла, чем отметить первую в истории - в истории этой борьбы за право писать плохо, которая велась и ведется всегда, перманентно, - настоящую победу-завоевание. Уже обоснованное фундаментально теоретически: постмодерн, постмодернизм и есть право писать плохо - по крайней мере в девяти из десяти случаев употребления этого слова. Звучного, научного. И, наверно, в девяносто девяти из ста случаев его понимания. Рецепции...
     Выяснилось, что на какой-то точке насыщения наукой, ученой критикой выигрывает автор, пишущий не к а к н а д о, а к а к н а д о н а у к е. И точка эта давно пройдена... Собственно, тот же, что и с наукой, случай имел место в совсем недавнем и всем памятном прошлом и с Партией, но прелесть в том, что в отличие от всем действительно известной и локализованной почти в одной отдельно взятой стране Партии с Наукой все получилось как бы само собой и повсеместно.
     Cуть дела, однако, никуда не девалась. Она все та же. Прислушиваясь к комиссару ли, ученому или ученому комиссару, писатель, художник, поэт, любой автор неминуемо п и ш е т п л о х о. Просто потому, что автор в искусстве - по определению тот, кто лучше знает, как лучше. Конкретно - его рука сама знает. Такая профессия. Ученый, комиссар, критик знает лучше? Очень хорошо, милости просим на авторское место. Оно открытое - не должностное, не выборное. Любой всегда сядь сюда и покажи, как надо лучше. Покажешь - теперь ты и будешь автор.
Бывает и к о л л е к т и в н ы й а в т о р, но не бывает автор под контролем отдельного лица, группы лиц или научного коллектива - просто потому, что тем он и автор, что он уже под контролем коллектива самого-самого большого, какой может быть, включая сюда и его самого. Начиная с него. Такая профессия.
     Когда-то означавшее свободный выбор возможностей слово постмодерн практически утвердилось в значении безразличного набора возможностей - так удобней н а у к е. Безразличный-небезразличный - не научные категории.
     Серьезные люди не станут связываться с такими ненадежными материями (скажите еще "вкус", "умение", "удачно - неудачно"... Что это значит, собственно? Что-оо???.. Ка-ак вы сказали??? Х о р о ш о / п л о х о?!.. Ну, знаете, я вам что отвечу - вам просто следовало бы сперва научиться прилично вести себя в нашем порядочном обществе...). Никто не будет со всем этим возиться в условиях, когда набор возможностей и разных недоделанных случаев множится, как вирус в носовой полости в метро"Лубянка" в самый час пик. Дай Бог поспеть, не отстать как-нибудь. Потому - терьмины... Соответственно поспевать множиться и науке - как же иначе. А то ведь и сомнут коллеги, гранта не оставят. Затопчут... Да нет, какие шутки. В соседнем изобразительном деле дошло, считайте, до уголовщины - при помощи такой же науки. В нашем деле к тому все идет. Наука, которая всей подкоркой советской выпечки усвоила: это реальность отвечает перед наукой. То есть так называемая реальность. А теперь - виртуальность. Точней - перевертуальность. Бывшая реальность, перевертываемая, как науке удобней. Выгодней, питательней и доступней. Под носом. А что дальше носа там - а... На наукин век грантов хватит.
Наука же не отвечает ни-ни перед кем. Перед Соросом. Но там все свои. Такие же.
     К поэзии Сапгира все это имеет отношение косвенное, но несомненное. Я понимаю, есть целый массированный, авторитетнейший слой, контингент, который в Сапгире привык ценить именно такое обилие, калейдоскоп манер и методов, случаев продуцирования, театр масок и экзерсисов - демонстративное видимое постмодерновое отсутствие некоего авторского ядра, отправной и опорной точки. И для дескрипции, каталогизации, классификации-систематизации, с последующими манипуляциями, для экспресс-анализа и квазиизучения подобное понимание действительно предоставляет возможности почти что неисчерпаемые.
     Но мне плохо верится в реальность такого авторского отсутствия, несмотря на все демонстрации - как научные, так и авторские. Я Сапгира знаю: он любит эффекты. Но умеет, знает на самом деле не одни эффекты и демонстрации. Не тем будь, не тем, думаю, будет помянут антисистемнейший (см. начало) Сапгир, что бывал потом чем-то сравнительно удобен "детским" доброхватам и доброхвостам, или фигурам Системы вроде Рейна, Кедрова, того же Вознесенского, или такому подразделению Системы как наука = наука как не знать. Не тем, что его, Сапгира, единственного из Лианозова, она, Система, признавать-знать более-менее изволила.
     И не то что знаю - вижу воочию, до чего все же топорно н а у к а влезает в такие тонкие материи, как отношения лица и маски. Опять же практические. По природе. Это вопросы техники и тактики творчества. Психотехники, если хотите.
Вообще, друзья, - ведь как-никак мало не сто лет трудилась наука, пока сумела сказать что-то существенное о пушкинском каноне. Ну, ладно, мы не пушкины-лермонтовы. Но наверно уж и не болванки под маски. Извините. Маски масками, но то, на чем маска, называется все-таки лицом. Смерть автора - это ахкакактуально. Питательно для вас, понимаю. Кстати, и с этими делами знаком я не понаслышке - опять же: работа такая... Но что тут сделаешь: есть смерть - нету автора. А есть автор - зачем вам его смерть? Оставьте что-нибудь и деткам на пропитание....

________________________________________________________________________

¹ Хотя Бродский с Сапгиром понятно, что антиподы, как и с любым из лианозовских. Традиционализм как знамя, как Символ Веры - это, по-моему, вовсе не симметрично новаторству, когда оно не знамя, а конкретная практика. Одно дело, автор говорит: "Попробуем-ка что-то тут сделать. Стихи, не стихи..."
На что читатель: "А попробуй. Почитаем, посмотрим..."
И несколько другое: "Внимание! Врубили настроение! Вот - стихи! Это - поэзия!..." - "Но-о?.. Серьезно?.."
     По-моему, такое р е т р о прочитывается полностью ретроградство. Давно пора кончать мучить слово культура. Сама к у л ь т у р а его боится. Она - не слово, не лозунг, а умение; практика, а не позиция. Понимание естественного процесса кризиса традиционного стихосложения как некой большевистской скверны кажется, мягко говоря, наивным; и, на мой взгляд, Кушнер, которому стихосложение - техника, дело житейское, нормальное, выглядит интересней, живей Бродского, для которого это самое стихосложение = священнодействие. Бродского, Рейна или, скажем, Седаковой. Продолжить же этот ряд легче легкого.
     Правда, если стихосложение - дело житейское, тогда опять-таки почему обязательно стихосложение, задаваемый стих? Почему не дать речи самой слагать стих, какой она хочет?.. Все-таки поэзия не так задание, как неожиданность. Скорей качество, чем жанр. Та самая истина - речевая истина, которая всегда, как известно, конкретна. Если она и правда истина, и правда поэзия, конечно.
     И как и почему, какими образами такая простая правда-истина упорно остается как бы неизвестной - видно, тоже одна из тайн нашей науки. Чреватая, как видим по опыту соседних искусств, уже пере-перевертуальной приготой: оп - и
наизнанку: идеологией тотального изничтожения в условиях развитого постмодернизма самого понятия о качестве, о"хорошо/плохо" - фактически требованием к автору не уметь, но уметь фигурировать, т.е. блатом, т.е. вполне буквальной смертью автора и смертью искусства, оживленно финансируемой тем же фондом Сороса, и Л. Бажановым, и И. Алпатовой лично. И спасибо им.